Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– Ты очень расстроился из-за девушки, да? – сочувственно спросил Владимир.

– Еще чего, из-за телки расстраиваться, – сказал Наводничий, безуспешно пытаясь скрыть, что на самом деле уязвлен. – Не везет в любви – повезет в игре.

Он ударил по шару, который находился почти в объятиях одной из угловых луз, да так, что в нее закатился не только этот шар, но и «свояк». Наводничий улыбнулся, что порадовало Осташова, который уже давно сделал вывод: в случае с Василием никакое лекарство не помогает справиться со скверным расположением духа быстрее и лучше, чем удачная игра на бильярде.

Наводничий вынул шары из лузы и положил их на специальную полочку, прикрепленную к стене. Было видно, что он доволен и преисполнен гордости. Затем он обратился с кием к столу, забил еще один шар, присовокупил его к первым двум, и, сделав шаг назад, стал любоваться полочкой. Лицо его сияло детским счастьем.

– А что за девушка-то, если это, конечно, не тайна? – спросил Владимир.

– Да-а… нет, какие тайны от своих? Здесь, в студии, работает одна. Монтажершей. Алена ее зовут.

– Это какая?

– Светленькая такая, фигурка резная, шахматная. Ну, которая часто задерживается тут до вечера.

– А-а, ну-ну, я понял, о ком ты. Да, ничего так девушка. Очень приятная.

Память Осташова в момент предоставила его внутреннему взору портрет Алены. Девица была действительно мила, гибка, короткая стрижка подчеркивала стройность ее фигуры, а глазки всегда играли озорным блеском. Разве что губы тонковаты, да и то – если судить о них в отдельности. В целом же следовало признать, что именно такие губы на этом лице уместны и придают всему облику дополнительное очарование. Словом, было неудивительно, что друг поддался шарму этой девушки.

– Ты на нее запал, что ли? – спросил Владимир.

– Ну, как тебе сказать? Во всяком случае, хочу ее подснять. Но она что-то не снимается. Хотя я-то бабцов различаю, и я, например, четко знаю, что она телка съемная. Я ее, голубу, насквозь вижу. Но вот что-то как-то… Динамит меня, короче.

– Ну раз съемная, то снимется. Просто ты пока не под тот настрой ей попадаешься. Не переживай.

– Да я и не переживаю. Потому что у меня есть отличное средство от переживаний. Я сегодня себе на квартиру выпишу Алину. Помнишь ее, она проявщица в «Кодаке», который в Ветошном переулке?

Осташов вспомнил и эту девушку. Алина – широкая, крепкая спина, при которой, как ни странно, ее фигура оставалась очень женственной и притягательной.

– Это где мы с тобой первый раз встретились? Когда ты мумию скифа снял, а потом там пленку проявлял?

– Она самая. Приглашу к себе Алину. Какая разница – что Алина, что Алена. Туалет и ванная у меня уже отремонтированы и оборудованы, все там новенькое, импортное. И я тебе, кстати, не говорил – позавчера я себе нормальную кровать наконец купил. Так что надо будет ее обновить. Во-от… Алина, она – простая, спокойная, и вообще как друг. Она для меня самое классное средство от негатива. Любой негатив и проявит, и промоет, и закрепит, ха-ха. А Алена… Нет, я, естественно, еще наверно попытаюсь, но… думаю: а не пошла она уже к черту?

– Быстро ты решил сдаться. Даже не похоже на тебя.

– Я не быстро сдаюсь, я быстро соображаю. Вон видал, букет ей купил?

– Ну?

– Причем я днем ей сюда звонил, и сказал ей, что приду с букетом, и она вроде бы так согласилась дождаться меня.

– Ну и что?

– А то, что я потратился впустую. А это – самый главный показатель в отношениях людей. Деньги – все, остальное – слова. Ну, или время – все, остальное – слова. Если ты тратишь деньги или время впустую, значит – в жопу такие дела. Но в основном, конечно, деньги. Деньги никогда не врут.

– Ну, в общем, логично. Говорят же, что время – деньги, – сказал Владимир и подумал: «Вася ударился в философию – пришел в норму».

– Нет, я бы все-таки между ними знак равенства не ставил. Если их взять отдельно от всего – деньги и время, то тогда так: деньги – все, время – ничто.

Наводничий, между тем, забил еще один шар (это был уже пятый по счету), и очевидно, желая переменить тему, спросил:

– Слушай-ка, Вованище, а Гриша, я смотрю, так и не проявился?

– Нет. Я сегодня уже звонил ему домой, – ответил Владимир, вынимая шар из лузы и отправляя его к Васиным трофеям на полку. – Жена – как и раньше: говорит, что не знает, куда он делся. Темнит. Как выражается Гришка, ушла в несознанку.

– Сколько его уже нет, почти две недели, по-моему?

Наводничий ударил, но промахнулся.

– Ага, – Осташов стал внимательно изучать сложившуюся на сукне обстановку. – Новый год скоро, а он – это…

– Рановато начал отмечать, ха-ха-ха.

– Зря ты ржешь. С ним же случилось, наверно, что-то.

– Да брось ты! Ничего с ним не случилось, объявится наш Гришаня. Самое главное, мы его по работе прикрыли.

– Да, – Владимир забил шар в лузу и, таким образом, размочил наконец счет. – Это супер, что удалось договориться, что мы тут пока за него поохраняем.

– Ну а кто это устроил? – сказал Василий. – Я. Как всегда, я.

– Ой-ой, а я-то думаю: скажет – не скажет про свои заслуги? Сказал-таки.

* * *

– Ну, я же следователю уже все сказал, – сказал Хлобыстин. – У вас там все написано.

Григорий стоял в зале заседаний Тверского районного суда г. Москвы пред светлыми рентгеновскими очами судьи Матросовой, женщины мудрых лет.

Она подняла руки над своим столом и подвернула рукава черной мантии, как закатывает рукава плотник перед тем, как взяться за рубанок и снять добрую стружку с деревяшки. Затем она медленно и с подчеркнутой отчетливостью сказала:

– Гражданин Хлобыстин. Если судья говорит вам, чтобы вы рассказали, как было дело, значит, надо рассказать.

Мужчина, сидевший в первом ряду зала (перед ним, мужчиной, на маленьком столике были разложены папки и бумаги), повернулся к Григорию, постучал костяшками пальцев по своей голове, потом погрозил ему кулаком, а потом указательным пальцем повелительно ткнул в воздухе в сторону судьи.

– Я попрошу защиту проявлять сдержанность, – обратилась судья к мужчине. – Подсудимый у нас вполне дееспособный, не глухой и не нуждается в сурдопереводе.

– Конечно, ваша честь, – с улыбочкой прошипел адвокат, оправляя вздыбившийся от жестикуляции пиджак, такой же мятый, как и его физиономия. – Извините, ашшчесть.

Хлобыстин откашлялся и начал свой рассказ.

– Ну, как все было? Утром. Гм. Утром я встретил школьного друга на Пушке, около «Пушкинской» метро. Вот его, – Григорий кивнул на сидящего рядом на скамье подсудимых молодого щуплого мужчину, по виду конченого уголовника с лицом Бабы Яги. – Ну, Генку, значит, Урфина, э-э, то есть Марфина я встретил и… это…

Тут Хлобыстин задумался.

* * *

– Ну чего ты, обоссался? Э, слышь? Никто на нары не загремит! – сказал Геннадий Марфин, приближая свой лоб и рогатый взгляд почти в упор ко вспотевшему лбу и бестолковому взгляду Хлобыстина.

Они сидели напротив друг друга за столиком дешевой забегаловки. За окном была темень зимнего вечера. Перед Григорием стояли три бутылки пива, а перед Марфиным – чашка чая.

– Я тебе говорю: наводка – верняк, – продолжал Марфин. – В квартире никого не будет. Завтра с утра грохнем хату, сразу скинем барахло – я знаю кому, – и все бабки пополам. Если ссышь, так и скажи. Но я те говорю: все пройдет, как по маслу. Э, слышь? Все, короче, договорились. И завязывай ныть, что у тебя дочь, что тебе садиться нельзя. Никто не сядет. Э, слышь? Сегодня больше пива не пей, и ничего больше не пей.

– В каком смысле?

– И завтра с утра чтоб как стекло был у меня. Наденешь костюм, галстук, и – на вот тебе денег – купишь букет, ну, там, типа гвоздичек несколько штук.

– На хрена костюм с букетом, если мы воровать идем? – спросил Хлобыстин. – У тебя, Урфин, крыша отъезжает, а ведь вроде чай пьешь – не водку.

– Завязывай меня Урфином называть.

– А чего? Тебя же в классе всегда так звали – Урфин Джус.

– Мы не в классе уже давно.

– Ну хорошо. Надо ж, обидчивый какой стал. Всю жизнь на Урфина отзывался, а теперь…

– Бля, Гриша, тебе же сказано было.

– Хо-ро-шо. Замяли. Про что мы говорили-то?

– Про зачем цветы и костюм. Это для маскировки. Если люди – соседи! – увидят людей в костюмах и с цветами, подумают, что это просто нормальные люди идут в гости. И ничего не будут подозревать.

– Ты, блин, прям как Винни Пух – за медом собрался. Может, мы еще, ха-ха-ха, воздушные шарики возьмем?

– Гринь, ты можешь хоть раз в жизни не дурить? Мы же с тобой серьезное дело перетираем.

– Ха-ха-ха, шарики! Даже интересно стало.

Геннадий промолчал.

Хлобыстин утихомирился, попил в задумчивости пива и сказал:

– Бубенть, Урф… тьфу, Ген, мне же холодно будет в костюме.